Стенограмма беседы, состоявшейся 3 ноября 2012 г.
Братья и сестры!
Сегодняшняя тема поднимает актуальнейшую, жесточайшую проблему современности. Цивилизация не дает себе отчета в серьезности этой проблемы, потому что с первого взгляда ее и не распознаешь как влекущую особые опасности. Однако мы все же имеем, судя по мировому дайджесту, некоторые симптомы — взять хотя бы недавний грандиозный прецедент, когда, по подсказке адвокатов, одни дамы сказали, что, мол, «не знали, что нельзя залезать на солею и манифестировать с нее с гитарками». Ничего подобного со времен французской революции не было. Тогда восставшие товарищи посадили проститутку на престол Нотр-Дама, а потом пронесли ее голой по улицам Парижа. Этот прецедент похож на уже упомянутый, по поводу которого метко высказался протодиакон Кураев (передаю приблизительно): «Как жаль, что это случилось такого вот числа, потому что ДО этого числа у нас уже времени никогда больше не будет — мы прошли критическую точку». Будем надеяться, конечно, что это «предсказание» не исполнится, но все же и не будем забывать о симптомах, которые имеют место в нашей и в мировой среде и которые нужно экстраполировать на общественную жизнь, на общественное сознание, где предпосылки для таких вот случаев зрели.
Мне представляется возможным и необходимым взять тему об эмансипации в самом общем ее виде и разделить на две части: одна касается секулярного светского пространства, другая — христианской среды. Смешивать их, наверное, не стоит, потому что светской стороне не очень любопытны конфессиональные вопросы, более частные и на всеобщее распространение не претендующие, а вот мы с вами, православные, заинтересованы в более широком плане, в аналитике, диагнозах и прогнозах, потому что от нашей позиции, от нашего взгляда будет зависеть дальнейший ход нашей будущей жизни.
Итак, что же у нас с женским вопросом?
Человечество делится на две части по признаку пола — на пол мужской и пол женский. Адам изначально задумывался «цельным», в нем две эти половины представляли собой единое — в богословии это иногда называется андрогинизмом. Потом произошло глубоко таинственное, никому до конца не понятное разделение половин. Каким образом оно произошло в раю, почему замысел Божий так распорядился? Создай человека единого, целостного, сделай так, чтобы он размножался, — для Господа ведь не составляет трудности установить размножение сообразно единичной личности, что в биологическом мире и встречается иногда... Но Богу было угодно устроить мир именно так, как он устроен. Появляется Ева. Ее реберное происхождение, кстати, для всех тоже загадка, а для феминисток — огромный соблазн броситься защищать свое не-реберное, самостоятельное, автономное происхождение. Однако есть исходное для нас основание — Священное Писание, с которым спорить нечего. А в Писании мы имеем две половины, которые для чего-то созданы. Причем в Божественном мире противостояние половин нивелируется — мы можем предположить это из слов Спасителя о том, что в Царствии небесном не женятся и не посягают (Мф. 22, 30). На этом данные о том мире и состоянии полов исчерпываются, остаются только некоторые слова святых отцов, слова очень аккуратные, потому что отцы взвешивали каждое слово, слушали Бога внимательно, чтобы не сочинение написать, не мытарства блаженной Феодоры на восьмидесяти листах за пятнадцать минут, а диктант. И вот у святых отцов сказано по этому поводу очень мало.
Так или иначе, мы знаем, что в раю случился грандиозный прецедент непослушания Евы, ее самостоятельности. Некоторые святые отцы и даже сам апостол Павел в Послании к Коринфянам приписывают вину непосредственно Еве, но многие богословы — и Адаму отчасти. Ведь реберное рождение предполагает, помимо анатомии и биологии, прежде всего, рождение в духе, аналогичное тому, как мать вскармливает, эмоционально «заправляет» младенца, а отец после «работает с текстом», придает ему конституцию, своим примером научает. И вот здесь имеется очевидная недоработка Адама.
В результате прецедента начального неповиновения, который превратился в космическую трагедию, андрогин (в потенциальном смысле, т.е. в необычайно тесном единстве первых людей) окончательно раздваивается на два полюса, которые, иногда соединяясь — в детях, например, — выдают примеры удивительной гармонии, но чаще, к сожалению, наоборот. Чаще в семейном укладе происходят сплошные столкновения. Как в анекдоте: муж заходит в кухню и кричит: «Кто здесь хозяин?», жена говорит: «Я. А что?» — «Ну… что, поинтересоваться нельзя?» Когда венчающиеся идут, алтарники наши порой сетуют: «Хорошее дело браком не назовешь», «Несчастные люди пошли», «В последний путь», «Где же шаферы?»… Обряд был такой: шафер — дружок, который до конца отговаривал юношу жениться, — до последней минуты кричал ему: «Что ты делаешь? Опомнись! Беги оттуда!».
Две половины все больше и больше обосабливаются, отталкиваются от эдемского состояния до грехопадения, где мы имели известную гармонию: раз Бог с Адамом и Евой разговаривал и они с Ним, можно предположить, что единство и баланс половинок соблюдался в некотором своем идеале. После греховной метаморфозы наступает дикое время, увеличивается дистанция не только между Богом и человеком, но и между человеком и человеком: происходят биологические и зоологические процессы, когда право сильного возобладает, мужская часть становится доминирующей, а женская — вторичной, ущемленной в некоторых своих правах. Эта модель повсеместно сохраняется в Древнем мире, за исключением некоторых всполохов, которые связаны либо с прецедентами языческого пантеона и его богинь (Изидой, Артемидой, Астартой и другими), либо с выдающимися личностями вроде женщины-фараона Хатшепсут, царицы Савской и др. Однако из общего ряда миллиардов личностей они не выбивались, не было прецедентов, подобных нашему времени. Сколько бы мы ни говорили о феминном начале в Древнем мире — Ефремов, например, в «Таис Афинской» чего только не пишет об амазонках и матриархате, — важно зафиксировать, что все это единичные случаи и неравенство сохраняется с переменным успехом вплоть до явления Христа, изменяющего направление всего исторического вектора.
Два тысячелетия христианской истории переворачивают мир с ног на голову, а если точнее сказать — с головы на ноги. Причем очень интересно. Во-первых, Христос ничего не декларирует революционного, не выступает с криками, манифестациями: сама жизнь Его — воплощенный Новый Завет. Во-вторых, Он верит в человека. Из Марии Магдалины семь бесов изгоняет, про женщину, уличенную в супружеской измене, говорит: Кто из вас без греха, пусть первый бросит на нее камень (Ин. 8, 7). Сейчас, конечно, это фантастично. Вспомните известную историю с подводником Александром Пуманэ, которого задержали за рулем заминированного автомобиля и забили на допросе насмерть. Христос же собирает вокруг Себя блудниц и грешников, ест с ними и пьет, с уголовниками и отстоями общества осуществляет Свою преблагую жизнь — в этом Его часто фарисеи обвиняли. Но для Него все равны. Мы имеем заявление Апостола, который в послании к Галатам говорит: Нет мужеского пола, ни женского: ибо все вы одно во Христе Иисусе (Гал. 3, 28). Это глобальнейшее заявление, эпохальное, отправная точка дальнейшего развития истории.
Далее мы имеем факт Богоматери, женщины, почитание Которой было очень высоким, факт жен-мироносиц. Они волевую интенцию апостолов, которая рассеялась в состоянии поражения и предательства, прямого или косвенного (разбежались ведь все, кроме Иоанна Богослова, все и одиннадцать, и семьдесят), помогли отогреть пафосом веры, помогли апостолам собраться и осеменить мир колоссальной мотивацией, которую те чуть не растеряли. И апостолы поверили, пошли, и мир оказался у их ног. Мысль о том, чтобы перенести женский день на неделю жен-мироносиц, как-то облагородить его, имеет под собой действительно серьезную основу.
Еще важный момент касательно женского начала — институт диаконис, который существовал с катакомбного периода до VIII века. Исторических исследований на этот счет практически нет: например, я так и не нашел до сих пор путной информации о том, как хиротесия и рукоположение происходило, каково было литургическое чинопоследование. Но тем, кто немножечко понимает в сакральном, в литургике, сам факт существования диаконис о многом говорит — женщина выдвигается на такой пост, вводится в святилище. Отсюда, наверное, наша Екатерина II и черпала вдохновение, когда умудрялась через царские врата проходить и причащаться из чаши чуть ли не у престола…
Обращаясь к историческому факту диаконис, мы имеем этот изменяющийся вектор отношений, когда уровень Богоматери, деятельность мироносиц, слова апостола про то, что «нет пола мужеского, ни женского», дают изменение ментальности и отношения к женскому началу. Однако стоит заметить, что отношение это не оправдалось: институт диаконис прекратил существовать в VIII веке, но не из-за того, что началось женское монашество, как пишут в некоторых энциклопедиях (например, у Кравца), — по некоторым данным, там были свои причины.
Далее мы имеем спокойный период, Позднее Средневековье, Новое время и, собственно, начало процесса эмансипации. И ответ на вопрос нашей лекции — «Есть ли у феминизма христианские корни?» — однозначен: есть. До христианства нигде и никогда вопрос с женской эмансипацией не возникал в системном плане — отдельно да, но не системно. Системно он появляется только с рождением христианства, которое — не устаю повторять — слишком полно, слишком богато, слишком много всего дозволяет, слишком много всего предоставляет, делегирует возможность — «действуй!». Однако это вот действование иногда идет во вред. Я имею в виду атеизм обыкновенный. Атеизм ведь произошел из материализма, а материализм — из христианства: когда христианство пришло в этот мир и сказало свое высокое слово о духовном, оно сказало высокое еще и о материальном, сделало материальное привлекательно-притягательным, и целая эпоха саму себя загипнотизировала идеями материальности. И сейчас мы живем в эпоху сугубого материализма. Хотя от атеизма страна немножечко отошла, все-таки подавляющее большинство православных, которые себя таковыми заявляют, являются индифферентными материалистами и идейно подписываются православными только потому, что в материализме отсутствует сколько-нибудь стройная идея.
Так вот, христианство приходится отцом материализму и отцом феминизму и эмансипации, потому что, предоставляя свободу, оно не сильно акцентирует наше внимание на правилах и методах ее реализации. Оно не берет ремень и на каждом шагу не контролирует — ни вправо, ни влево. А было бы очень хорошо, правда? Вспомним Кортеса. Когда он приехал к ацтекам, у него было два выбора. Первый — раскинуть руки и сказать: «Дорогие, поверьте во Христа, прекратите рвать сердца у своих соплеменников и кормить этими сердцами солнце, чтобы оно не потухло… Давайте лучше помолимся!». И второй — пройти раскаленным мечом как сквозь масло, что он и сделал. И сейчас мы имеем в Латинской Америке, с Иисусом Христом в Рио-де-Жанейро и соборами, которые чуть ли не больше собора Святого Петра в Риме, основное поголовье католиков. И извечный вопрос — как Кортесу нужно было поступить?
В отношении женского начала Промысел Божий такого диктата не устраивает, бережно предоставляет возможность — двигайтесь, как можете. Вот мы и двинулись — Маши Арбатовы и Валерии Ильиничны Новодворские у нас есть.
Еще один важный момент в развертывании нашей мысли, в философии существует такая линия — христианский персонализм, учение о личности, которое было заложено в христианстве с самого начала: Христос пришел именно с ним, с запредельным уважением к человеку. Снова вспомним случай с блудницей и воззванием «кто первый бросит в нее камень…» — гимном уважения и веры в личность, в то, что она может кардинально измениться. Кто еще тогда в это верил? Цена жизни в Древнем мире была плевой, жизнь гроша не стоила, и только тот, кто обладал по должности или по роду положением, заправлял всем. А Христос говорит совсем иное, говорит, что личность должна расти безмерно и все для этого надо сделать. И вот в течение двух тысячелетий мы наблюдаем становление личности, самоидентификацию ее. Крайне уродливое проявление этих процессов мы видим в современных процессах правовых сумасшествий, когда вопли французской революции про «свободу, равенство, братство», которые на самом-то деле выражают внутренний нерв христианства, перетекают в революцию семнадцатого года или вот в агрессивную эмансипацию.
Получив посыл, задание Христово, человечество его выполнило и пришло к самосознанию равноправия, когда мужское начало поднимает женское до своего уровня. По-моему, у Ньютона есть слова: «Deus est vocatio aequivoca – Бог есть призыв равного к равному». Действительно, когда Бог обращается к нам, Он стремится разговаривать на равных с нами — с тварью! — понимая, что личностное измерение бездонно, что ценность души превыше космоса, «мира». Это касается как мужчины, так и женщины, которая также поднимается на высоту своего значения и почитания. Истоки и генезис равенства понятны. Но вместе с тем ясно, что Христос не задумывал ни эмансипации, ни феминизма. Согласитесь, что здесь с определенного момента, как и с материализмом, начинаются свои приключения. Материализм сам по себе не плох — разве плохо изучать натурфилософию, изучать космос? Но когда ты из космоса вычленяешь только его материальную составляющую, а духовную убираешь, тогда начинаются деформации. То же случается и с женским началом, когда оно из богоподобия, из образа Божьего, искажается и вырождается до противоположного, того, что мы называем горделивым индивидуализмом и самостью.
Таким образом, с одной стороны, мы имеем положительное значение эмансипации как уравнения в правах: в Древнем мире перекос сил был очевиден, а в настоящее время дисбаланс стал во многом преодолеваться. Мы суммировали явление пола как такового, женского начала, которое определили как Богом данное, равно дорогое Христу. Зафиксировали, что после грехопадения был в Древнем мире совершенно одичалый дисбаланс полов, после пришествия Спасителя он стал постепенно выправляться, и в раннем христианстве женское начало уже выполняло важнейшую миссию — мы видим это на примере института диаконис. Но есть и отрицательная сторона, и мы знаем, что в православном звучании термин «феминизм» слышится как ругательный, скрывается в нем некая угроза, угроза деформаций, которые он за собой влечет. Мы имеем взрыв развития эмансипации непосредственно в Позднем Средневековье и в Новом времени, когда плоды христианского персонализма реализовались сполна, явив как положительные результаты, так и отрицательные. Почему так получилось? Потому, что, как я уже напоминал, христианство слишком богато, слишком верит в человека и предоставляет ему бесконечно широкий горизонт возможностей, большую самостоятельность, которая часто употребляется невпопад. В результате мы имеем тот самый феминизм, проявивший себя в ряде крупных недостатков. Феминизм предполагает борьбу за равноправие — равноправие, достигнутое не в ходе естественного исторического уравновешивания, согласования мнений и желаний во имя Христовой любви, а именно в ходе борьбы. Где есть борьба, есть и агрессия, со всеми ее последствиями.
По задумке Творца существуют две сферы — семейно-интимная и общественная. Испокон веков было распределение между ними: мужская часть занималась экономикой, политикой, интеллектуальными и творческими созиданиями, женская — созиданием человеческого материала, рождением образа Божия как такового, поставлением образов Божиих в Церковь. А потом борьба за равенство вдруг предположила, что это разделение неправильно, что оно не в пользу женщины. И вот уже запредельное удовольствие растить ребенка, ласкать и любить это бесконечно дорогое, маленькое и живое сменилось удовольствием достаточно безликим — с кем ты сумел договориться на политической арене, сколько чугуна и стали выплавил, сколько на самолете пролетел и так далее. При приближении технотронной цивилизации ментальность здорово деформировалась. Раньше ребенок выступал как воплощенное творчество и культура в необычайно концентрированном виде. Когда мать семерых рожала и возилась с ними, она на них тратила в первую очередь свои творческие потенции. И, конечно, выходить на митинги и вещать что-то о справедливом устроении общества ей было просто скучно. А сейчас наоборот: когда ты в нефтяной компании ведешь переговоры с представителями Саудовской Аравии за чашечкой кофе, в роскошном туалете, при макияже и всем прочем «вооружении», — это уровень, это интересно, а сидеть на кухне, с ползунками и вечной детской неожиданностью, — скучно. Потребность перераспределения своего участия в жизни захватила прекрасную половину человечества и стала вторгаться в чуждую себе сферу, ослабив или даже оставив свою.
На этом обостренном значении борьбы, столкновения интересов, смены парадигм ценностей и выставления на первый план общественной жизни как элитной, интеллектуально и духовно привлекательной, мы сегодня и завершим наш разговор, с тем чтобы продолжить его в следующую встречу. Подробнее об этих деформациях мы поговорим в следующей лекции. Если у вас, братья и сестры, появятся вопросы, присылайте их на сайт храма, и я постараюсь их учесть.